На днях в петербургском издательстве “Гуманитарная Академия” вышло сразу две книги, посвященные выдающемуся отечественному боксеру заслуженному мастеру спорта СССР, заслуженному тренеру СССР двукратному чемпиону Европы одному из самых одаренных мастеров отечественного ринга Виктору Петровичу Агееву, чье 80-летие отмечалось в прошлом году. Первый том этой своеобразной дилогии — биографическое повествование известного спортивного писателя и друга В. П. Агеева Александра Нилина “Герой своего времени”, а вторую часть, названную “Виктор Агеев — наш современник”, составили воспоминания друзей, учеников, близких великого спортсмена, среди которых такие имена, как олимпийский чемпион Олег Григорьев, трехкратный чемпион Европы Виктор Рыбаков, лучший судья боксерского турнира Олимпиады-80 Николай Ловелиус и другие знаменитости. С разрешения издательства публикуем вошедший в книгу очерк о В. П. Агееве известного спортивного журналиста Андрея Баташева.
В 60-е годы прошлого века имя боксера Агеева было у всех на слуху. В те времена он был столь же знаменит, как Владимир Высоцкий, Василий Аксенов и Евгений Евтушенко. С необычайной легкостью импровизируя на ринге, этот боксер-виртуоз вызывал особые симпатии у людей творческих профессий, которые видели в нем своего собрата по искусству.
В обычной жизни к Агееву было немало претензий. Однако его прегрешения (на танцплощадках и в барах) лишь добавляли ему популярности не только у любителей бокса, но и у тех, кто ничего не знал об этом спорте.
Свой рассказ об Агееве я хочу начать словами «не знаю».
Не знаю, можно ли хоть как-то объяснить его талант, представляющий собою слияние редкостного артистизма с задиристыми нравами уличных мальчишек, выросших на московских окраинах.
Не знаю, почему его природная рассудительность (а он славился житейской мудростью) порой превращалась в бездумное безрассудство.
И, конечно же, я не знаю, какова причина того, что бесчисленные радости, которые припасла для него судьба, уступили затем место печалям и горестям.
О сегодняшнем Викторе Агееве, который за свою сложную жизнь узнал столько всего, о чем большинство из нас и понятия не имеет, наверное, можно было бы сказать, что он в итоге пришел к пониманию вечной библейской истины «Кто умножает познания, умножает скорбь». Однако от этого приходится воздержаться, так как Библию Виктор Агеев не читал.
… Шла тренировка сборной СССР, готовившейся к чемпионату Европы. Я присутствовал на ней, поскольку мне нужно было сделать репортаж об этом для Агентства печати «Новости». В тот год блеснул средневес Стасис Струмскис, выигравший в крупном турнире у самого Бориса Лагутина, и все только и говорили о нем.
На тренировку приехали и киношники, которые жаждали снять Струмскиса. Его тут же вывели на ринг, а в пару с ним поставили Агеева. Боксеры начали спарринговать, а я, пока они прощупывали друг друга, на миг отвернулся от них и посмотрел в другой конец зала, где тренировался Борис Лагутин. И вдруг услышал «звук падения тяжелого тела»… Обернувшись, увидел, что Струмскис лежит на полу, а из-под шлема у него течет кровь…
Агеев же стоял в углу ринга и то ли поправлял шнурки на перчатках, то ли сдувал с них пылинки. Виктор был так этим занят, что нельзя было даже допустить мысль о его причастности к тому, что пару секунд назад произошло на ринге…
Спустя много лет судьба свела меня с человеком, который сидел в Бутырке как раз тогда, когда туда за драку попал Агеев. Узнав, что я знаком с Виктором, тот человек со страхом и восхищением сказал: «Ему нельзя драться. Ведь у него каждый удар — это…» Он не договорил, наверное, потому, что не знал слова «нокаут». Когда же я рассказал об этом Агееву, он, вспомнив о тех временах, терпеливо объяснил мне: «В такой обстановке если уж бьешь, надо бить наверняка. Ведь если твои противники встанут, то наверняка разберутся с тобой».
Виктор Агеев никогда не выглядел богатырем. Поэтому приблатненные короли танцплощадок и ресторанных застолий порой не упускали случая показать этому худенькому пареньку свою крутость. Агеев обычно очень внимательно выслушивал их, прежде чем в мгновение ока уложить отдыхать. Впрочем, бывали случаи, когда он разыгрывал и более продолжительные интермедии.
— Если на улице ко мне приставали несколько человек, — рассказывал Виктор, — то я очень пугался. Ну страшно мне, понимаешь? Очень страшно… И пытался убежать от них. (Агеев, кстати сказать, не раз участвовал в кроссах вместе с легкоатлетами— перворазрядниками. — А. Б.). И тогда кто-нибудь, самый смелый из них, бросался за мной вдогонку. А я бегу все медленнее, потому что очень устал, и позволяю ему меня догнать. Он догоняет, я разворачиваюсь и бью. Затем меня догоняет второй, третий, четвертый… Ну а потом я в одиночестве возвращался обратно.
«Витя, — спросил его однажды писатель Василий Аксенов, — почему ты дерешься на улицах?» «Но ведь вы тоже не можете не писать», — мгновенно нашелся Виктор, соединив оправдание с комплиментом. (Об этом кратком диалоге вспоминал писатель и журналист Александр Нилин.)
Владимир Высоцкий когда-то написал «Песню о сентиментальном боксере», где были такие слова: «Бить человека по лицу я с детства не могу». Говорят, что Высоцкий, работая над этой песней, имел в виду Агеева, который, играя с противником, как кошка с мышкой, не спешил нанести акцентированный удар. Но в конце концов бил. Да так, что, как говорят боксеры, ноги отваливались…
А вот в детстве Вите Агееву частенько доставалось от окрестных ребят; это и заставило его заняться боксом.
— Я жил на Большой Пироговской, — вспоминает Виктор. — А в то время (это были пятидесятые годы) очень многие были знакомы с лагерями. Одни уже побывали там, другие ждали своей очереди. Я тоже был уверен, что впереди у меня — дальняя дорога. В этом не сомневались и работники детской комнаты… Рядом был Усачевский рынок, и там можно было и яблок стащить, и ягод наесться. И развлечений было сколько угодно: карты, драки, погони… Я был заядлым голубятником, а голуби — они ведь улетают. И чтобы их вернуть или завести новых, нужно было что-то доставать, выменивать, отнимать и, конечно же, драться… На месте нынешних Лужников были колхозные огороды, и мы с ребятами забирались туда за картошкой, огурцами и помидорами — в детстве я всегда хотел есть. Подкармливала нас и Окружная железная дорога: в поездах тоже было чем поживиться…
В бокс Виктор Агеев пришел в четырнадцать лет.
— Он был высокий, костлявый, — вспоминал тренер Агеева Владимир Фролович Коньков. — Я ему говорил: «Ну, куда тебе, Витька, драться? Не лезь, плечики повыше и ножками, ножками…» Потом он стал прилично работать, и никто не хотел с ним становиться. «Агеев? Нет, не будем». Пришлось мне стать его спарринг-партнером. Мы с ним и боролись, и дрались, и комбинации отрабатывали. Он очень хорошо работал на лапах и мог на них любой ритмический рисунок выиграть. Я не говорил ему, какую именно комбинацию надо пробить. Он должен был все решать сам по положению лап. Я, конечно, многое дал Вите, но у меня язык не повернется сказать, что я сделал Агеева. Он сам себя сделал. Он парень глазастый. Другие тоже смотрят, но не вникают. А он умеет видеть и брать. Понравилась ему какая-то серия, так он возьмет из нее какой-нибудь ударчик, добавит к нему свои финты, и вот уже есть новый прием. Его собственный, агеевский…
Этой своей способностью «видеть и брать» Агеев удивлял на всем протяжении своей боксерской карьеры. В 1967-м он побывал в Южной Америке на соревнованиях профессионалов. Ему запомнился трюк, который проделал чемпион мира Карлос Ортис. Во время боя он, неожиданно отвернувшись от соперника и словно забыв обо всем, посмотрел куда-то в сторону. Когда же его противник попытался в этот момент нанести решающий удар, Ортис, не глядя, опередил его и послал в нокаут.
Вернувшись в Москву. Агеев тут же продемонстрировал этот цирковой номер.
— Первого мая мы слегка отдохнули, а второго у нас были спарринги, — рассказывал он. — Мне нужно было провести принципиальный поединок с одним из моих основных соперников: решалось, кто из нас поедет в Рим на чемпионат Европы. Боксировать мы должны были в масках. Мне это не нравилось: я привык работать в сантиметрах от перчаток соперника, маска же путала мне все карты. Я вроде бы ухожу от удара, а на самом деле пропускаю его: кулак задевает маску, и моя голова отлетает в сторону. Что же получается? Этот парень лупит меня, а я ничего не могу сделать. Потом мне разрешили снять маску, но к тому времени я уже подустал: вчерашний отдых не прошел даром. И в этот момент у меня в голове вдруг прокрутился тот эпизод из боя Ортиса. Я тут же остановился, повернулся в сторону и стал всматриваться в лицо моего секунданта. Мой противник растерялся, видимо, подумав, будто со мной что-то случилось. Но ему надо было выигрывать, поэтому он постарался ударить изо всех сил. А когда стараешься срубить соперника, то невольно закрепощаешься и бьешь медленно: пропадает резкость. А тут еще и совесть мешает. «Что ты делаешь? — говорит тебе внутренний голос. — Разве можно бить незащищенного человека?»
Я все это видел боковым зрением, поэтому успел сделать маленький шажок вперед и, уклонившись в сторону, резко пробил навстречу. И оказалось, что это не я открыт, а мой соперник, потому что в тот миг он забыл о защите, а я сыграл на опережение. Он оказался в нокдауне, и тренеры посчитали, что такого бойца нельзя посылать на чемпионат Европы…
В Риме Агеев во второй раз стал чемпионом континента, завоевав еще и приз за лучшую технику. Боксировать в финале ему не пришлось. Утром к Виктору подошел знаменитый тренер сборной Польши папаша Штамм и сказал: «Я снимаю своего боксера. Он еще слишком молод, чтобы драться с тобой».
Однако свою долю колотушек Агеев вскоре все же получил.
— После Рима, — продолжил свой рассказ Виктор, — мы приняли участие в ряде турниров, проходивших в Австралии, и я все свои бои выиграл. (На отдых, кстати сказать, у нас там времени было больше чем достаточно).
Приезжаем домой, а у меня вес 81 килограмм, то есть на десять килограммов больше, чем нужно, а тут — Спартакиада народов СССР на носу. Войти в форму я не успевал, думал только о том, как бы вес согнать. Перед первым боем у меня в восемь утра было полтора лишних килограмма. Я бегал, бегал, согнал два килограмма, а в двенадцать часов надо было выходить на ринг.
Моим противником был Борис Лагутин, и я прекрасно понимал, что если мне не удастся победить в первом раунде, то я проиграю. На три раунда меня не хватит.
Начался бой. Я бросился в атаку, бил, бил, но так и не попал, как следует. А во втором раунде Борис начал меня окучивать. Если бы я не был чемпионом Европы, меня, наверное, сняли бы: у Лагутина было явное преимущество. Но в середине третьего раунда я попал ему, не помню уж куда — то ли в солнечное сплетение, то ли по печени. После этого мои удары стали проходить. Концовку я выиграл, и судьи дали мне победу со счетом 3:2.
Тогда я еле до раздевалки дошел. У меня были разбиты губы и нос, я наглотался крови, и меня мутило.
— Ну а заснуть-то удалось?
— Я выпил водки и чуть-чуть подремал. Перед началом турнира думал, что мне не остается ничего другого, как только ударить кого-нибудь открытой перчаткой, чтобы меня дисквалифицировали и сняли с соревнований. Но после того, как я победил своего главного соперника, решил драться до конца. И оставшиеся бои тоже выиграл.
… В те времена все жаждали познакомиться с Агеевым: писатели и поэты, артисты театра и кино, солисты балета и звезды джаза. Перед ним были открыты все двери, а он, походя, творил мелкие и крупные чудеса, как и полагается непременному участнику непрекращающегося столичного карнавала.
— У меня реакция потрясающая, — звучит у меня в голове давний его монолог. — Мы здесь с армянами подрались, и кто-то бросил в меня нож. Я, конечно, его поймал, причем не за лезвие, а за ручку. Ну а тот армянин, когда это увидел, чуть в обморок не упал… А в другой раз я на спор с ребятами воробья поймал — руку протянул, пальцы в кулак сжал — и поймал. Здорово, правда?
Однажды Виктора вместе с его друзьями пригласила к себе в гости народная артистка СССР Нонна Мордюкова. «Неужели ты и в самом деле боксер? Да не может быть! — воскликнула она, увидев Виктора, и тут же попыталась нанести ему удары и справа, и слева… «Нонна Викторовна могла тогда оставить свои автографы на моих скулах и на подбородке, — вспоминал позже Агеев, — но я сумел уклониться от ее ударов, продемонстрировав все, на что был способен в защите».
Недостатка в развеселых байках у Агеева никогда не было. Однажды он рассмешил компанию, в которой были и новые русские, анекдотом о российском бизнесмене, поселившемся на Карибах. «У него было все, о чем он когда-то мог только мечтать, — рассказывал Виктор, — шикарное поместье, дом-дворец и, конечно же, молоденькие девушки, одна краше другой…
Чтобы взять интервью у этого фартового нового русского, к нему приехал корреспондент из Москвы. «Вы, наверное, тоскуете по родине, по России? — спросил своего бывшего соотечественника журналист, — По нашим березкам, полям, василькам…» — «Кто? Я? Тоскую? — изумленный глупостью газетчика, гневно ответил тот. — Да что я, еврей что ли?»
…Агеева называли тореодором на ринге. И действительно, казалось, что к нему можно отнести хемингуэевские строки, посвященные тореро, который «заставлял волноваться, по-настоящему волноваться, потому что в его действиях была абсолютная чистота линий и потому, что, работая очень близко к быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его».
Это описание в какой-то мере дает представление и о манере Агеева, если только сделать поправку на то, что Агеев не священнодействовал, как герой Хемингуэя, а безмятежно развлекал и потешал почтенную публику, словно ему самому не грозила никакая опасность.
— Уже после первого раунда мне все было ясно, — рассказывал он мне после очередной своей победы. — А во втором подошел к этому парню с финтами — он дергается, реагирует… Ну все, думаю, белая булка… Чувствую: надо бить справа. А он это почувствовал и сделал шаг назад: дескать, знаем эти фрайерские номера. А я почувствовал, что он почувствовал, и все-таки ударил справа. А он улыбается во весь рот… Но уже поздно. Улыбается-то он на полу — нокаут!
Агеев выступал за ЦСКА, поэтому был в фаворе у генералов, которые считали, что, громя своих соперников на ринге, Виктор делает это во славу наших Вооруженных сил. А он, контактируя с кем-либо из них, тут же перевоплощался в бравого офицера и, великолепно чувствуя, чего от него ожидают, заявлял, что главное в его успехах — «армейская закалка».
— Когда Леонид Ильич Брежнев возвращался откуда-то из-за границы, — рассказывал Виктор, — меня пригласил к себе в часть генерал, командовавший войсками ПВО. У него парилка была хорошая. С бассейном… Когда началось застолье, он спустился куда-то в подземелье и оттуда по селектору информировал нас, как протекает полет: «Генеральный секретарь только что пролетел над таким-то городом!» Это означало, что надо наполнить рюмки. «А теперь пролетели такой-то населенный пункт… Самолет ведут точно по графику… Он подлетает к Москве… Садится…Сел!»
Бурные аплодисменты, звон бокалов, всеобщее ликование… А генерал объявляет благодарность всем участникам «операции» и отмечает отличившихся внеочередными отпусками…
Карнавал продолжался, и Агееву казалось, что так будет всегда. Но к тому времени он, видимо, перебрал свой лимит удач, приблизив тем самым время, когда должны были сбыться его давние предчувствия. Как бы то ни было, но в один прекрасный день Агееву пришлось отправиться в дальнюю дорогу. Естественно, за драку.
— Когда я попал в лагерь, — вспоминает Виктор, — каждый норовил меня задеть: тебе-то, мол, физкультурнику, разве плохо жилось на свободе? Ты за границу ездил, деньги получал…
Но когда они убедились, что я никого не закладываю, стараюсь соблюдать их законы и живу той же жизнью, что и они, ко мне стали нормально относиться…
— Но все это было давно и, наверное, ушло, как сон?
— Это никуда не уходит. Сегодня, когда на меня наваливаются неприятности, я вспоминаю, каково мне было тогда, и на душе сразу становится легче: все встает на свои места.
…В 1994 -м году в Алма-Ате должен был состояться бой за звание чемпиона мира среди профессионалов в суперполусреднем весе (68,9 кг) по версии WBA между обладателем этого звания аргентинцем Хуаном Сесаром Васкесом и испанцем Хуаном Рамоном Мединой. Супервайзером (инспектором матча от Всемирной боксерской ассоциации (WBA) был президент Федерации профессионального бокса России, член исполкома WBA Виктор Агеев. Когда тренеры Васкеса и Медины увидели в пресс-центре Виктора, они бросились к нему с распростертыми объятиями. Вспоминая неповторимый агеевский хук слева, они говорили о нем с такой нежностью и с таким восторгом, будто повторяли любимые стихи…
— А ты вспоминаешь свое боксерское прошлое? — задал я ему свой вопрос.
— Лет до сорока часто вспоминал. Мне даже снилось, что я выхожу на ринг. Но и во сне я помнил, что я старый и потому должен действовать методично, даже монотонно, усыпляя соперника и очень экономно расходуя свои силы.
— А тебе никогда не снилось, что ты выступаешь на профессиональном ринге?
— Нет, хотя в молодости я проводил спарринги с профессионалами в Англии и в Австралии. А в 1967 году, в Риме, даже боксировал с Ласло Паппом. У меня тогда не оказалось партнера, и Папп — он уже был тренером и работал со своим учеником Яношем Кайди — сказал, что встанет со мной. Мы начали боксировать. Но во втором раунде он с ругательствами бросил перчатки на пол. Я был моложе и быстрее. Что ни удар — все там…
В 1979 году в Москву приехал великий Кассиус Клей, который к тому времени сменил это имя на Мохаммед Али. В Шереметьеве суперзвезду профессионального бокса встречали журналисты, сотрудники КГБ и один-единственный боксер — Виктор Агеев. Войдя в зал, Али осмотрелся и, увидев Агеева, стал пробираться к нему. А приблизившись к Виктору, улыбнулся и в знак приветствия попытался провести молниеносную серию, едва не касаясь висков и подбородка своего визави. Но Агеев, улыбнувшись еще веселее, нырнул под удар сбоку, и «Величайший» (так было написано на боксерском халате Али) вдруг с изумлением обнаружил, что кулак Агеева застыл в сантиметре от его челюсти.
Корреспонденты тут же стали наседать на Али с вопросами, почему он подошел именно к Агееву и как сумел углядеть его в толпе встречавших. «Мы с ним одной крови», — ответил им Али, процитировав Киплинга.
Спустя много лет еще один легендарный боксер, Майк Тайсон, забыв о своей всегдашней подозрительности, тоже сразу принял Агеева за своего, удивив этим находившихся поблизости журналистов.
— Почему же Тайсон вдруг с такой симпатией отнесся к тебе? — спросил я Виктора.
— Получилось так, что президент WBA Гильберто Мендоза невольно сделал мне рекламу: на заседании конгресса WBA, на которое Тайсон приехал вместе со своим промоутером, он усадил меня рядом с собой. Разумеется, на это обратили внимание телохранители Тайсона — два огромных тяжеловеса, которые, видимо, решили, что я очень большая шишка; поэтому я мог в любой момент подойти к Тайсону и пообщаться с ним. Ну, а он как-то сказал журналистам, что Виктор, мол, такой же, как и я, только белый.
— А когда ты впервые увидел Клея, его манера удивила тебя?
— Нет. Мне все было понятно. На его месте я действовал бы точно так же. Поэтому, когда он приехал, я сказал Пете Заеву — он вместе с Игорем Высоцким и Евгением Горстковым должен был встретиться с Али в показательных выступлениях — «Не заводись, не бей его в голову, хотя это и очень заманчиво. Ты будешь стараться попасть, а он будет делать маятник и уходить. И все будут над тобой смеяться. Поэтому, когда Али начнет подставлять тебе лицо, бей в корпус — корпус-то остается на месте. И только потом бей в голову».
И Петя поймал момент, ударил по корпусу и тут же перевел в голову. Попал — очень сильно — и даже сам этого испугался. А Али потом говорил, что Заев боксировал с ним лучше всех.
Агеевские советы действительно уникальны. Трехкратный чемпион Европы Виктор Рыбаков на всю жизнь запомнил совет, который дал ему Петрович (так он именовал Агеева), который был его секундантом во время боя с Виктором Демьяненко. «Петрович сказал мне: «Бей медленнее, ты слишком торопишься, потому и не попадаешь». Когда же я стал бить с такой же скоростью, как и Демьяненко, то стал попадать. А однажды, когда на сборах я признался ему, что очень устал, Петрович удивительным образом отреагировал на мои слова.
«Тебе надо отдохнуть», — сказал он, а вечером принес мне в номер… ящик шампанского».
…Иногда мне кажется, что Господь Бог долго не мог решить, чего же — награды или наказания заслуживает Виктор Агеев. И потому, возвысив Агеева за боксерский талант, тут же услал его в места, которые называют не столь отдаленными. А Виктор — в любых декорациях и в любом костюме — держался естественно и непринужденно, будто актер, воспитанный в традициях МХАТа.
— У меня всегда так, — говорит Агеев, — то взлет, то посадка, то снова пурга. Сначала одна жизнь, потом — другая…
У меня до сих пор стоит перед глазами один эпизод из его первой жизни. Идет матчевая встреча СССР — Англия. Агеев работает в своей манере: гнется, уклоняется от ударов, будто у него талия на шарнирах. Руки опущены, подбородок задран: «Вот он я — бей!» И англичанин бил, вкладываясь в каждый удар. Но разве можно попасть в привидение? По сравнению с агеевскими номерами иллюзионный аттракцион знаменитого Игоря Кио (тоже, кстати, одного из друзей Агеева) казался слишком громоздким. Агееву-то не нужно было никакой аппаратуры, чтобы в любой момент исчезнуть перед носом у противника, а затем, оставив витать в воздухе свою нагловатую ухмылку, материализоваться у него за спиной.
Во втором раунде Агеев провел неуследимую атаку. И судья, остановив бой, начал считать. Англичанин же, едва встав, тут же кинулся пожимать руку Агееву — вне себя от счастья, что наваждение кончилось, и что он снова, после девятисекундной паузы, может возвратиться в реальность.
Взлеты Агеева многим казались случайными — «Так боксировать нельзя, все его победы — до поры, до времени, а падения — закономерны: кто побывал, в лагерях, обязательно туда вернется».
«Однажды я спросил одного из своих друзей, — вспоминал Виктор, — почему, мол, ты ни разу не прислал мне в лагерь ни письма, ни передачи?» — «Не беспокойся, Витя, — ответил он. — Когда ты снова туда попадешь, я тебе обязательно что-нибудь пришлю».
— И что ты ему ответил?
— Поблагодарил его. Зачем рассказывать о том, что за жизнь в лагере и что ты там испытал. Сейчас об этом все и так знают. А если я даже признаюсь, что проявил там какую-то слабость, мне все равно не поверят, подумают, что Агеев шутит.
Он действительно часто шутит, однако и грустного Агеева я тоже видел, но об этом чуть позже…
…После окончания матча на первенство мира, о котором я упоминал раньше, в Алма-Ате состоялся банкет. И в знак особого уважения к Виктору Агееву перед ним на стол поставили баранью голову. А к концу банкета, когда все комплименты уже были сказаны и многочисленные почитатели Агеева, наконец, оставили его в покое, он вышел из-за стола и исполнил свой коронный номер: рок-н-ролл в стиле шестидесятых годов, продемонстрировав такие трюки, на которые никто в зале не был способен.
Виктор возвратился за свой стол, и вот тогда я увидел грустного Агеева и услышал от него то, чего вовсе не ожидал услышать.
— Иногда возникает желание задать какому-нибудь мудрому человеку вопросы, которые сам себе задаешь. К сожалению, ты прекрасно знаешь, что на них можно ответить. И грустно бывает так, что слезы на глаза наворачиваются…
Баранья голова с невыразимой печалью смотрела пустыми глазами в зал, где звучала уже совсем друга музыка, а Агеев сидел молча, видимо, размышляя о том, о чем ему ни с кем не хотелось говорить
— Ты чувствуешь опасность?
— Да.
— Что это за чувство?
— Бывает, я куда-нибудь прихожу и сразу ощущаю какой-то холод. Не то, чтобы мне кто-то не понравился, нет. Меня охватывает беспокойство, я чувствую, как тянет этот холодок и стараюсь побыстрее уйти.
— Тебя трудно обмануть?
— Наверное, не очень. Меня обманывали, причем те, от кого я этого никак не ожидал.
— Несколько лет назад у тебя угнали «мерседес». Никаких концов так и не нашли?
— А я и не искал. Может быть, те угонщики и правильно сделали. Сейчас кругом столько людей, которым есть нечего, а тут какой-то хмырь на «мерседесе» раскатывает…
— Ты, видимо, не мстительный человек…
— А чего мстить? Надо выходить из этого положения.
— В твоей жизни было столько всего… А что было самым страшным?
— Смерть родителей, старшего брата, жены…Смерть страшна потому, что уже ничего не вернуть, а ведь я в долгу перед этими людьми. Иногда — несколько раз в течение дня — мне как будто кто-то напоминает: надо сходить на кладбище к родителям. Мне кажется, это они сами зовут меня. И когда съездишь — камень с души спадает. Ну, и. конечно, в церковь заходишь, свечки ставишь.
— Ты почти никогда не говоришь о своих бедах…
— А зачем? Если заболел — надо выздоравливать или, на худой конец, умирать. А что толку жаловаться? У всех своих проблем навалом.
… Не думаю, что кому-то когда-нибудь удастся вжиться в боксерскую манеру Агеева и продемонстрировать ее на ринге. «Выучиться на Агеева» невозможно, так как для этого необходимо не только родиться с такими же физическими данными, как у него, но и перенять его реакцию, быстродействие его «компьютера» и даже его сны…
А вот современные спортивные наставники, наверное, могли бы использовать в своей практике то, что отличало содружество Виктора Агеева с Владимиром Фроловичем Коньковым. Владимир Фролович не был тренером-диктатором и не препятствовал своему ученику посещать тренировки у Виктора Михайлова (тот ставил ему удар) и у Евгения Огуренкова, который обучал Агеева премудростям ближнего боя. Именно поэтому Виктора Фроловича можно назвать не только наставником, но и соавтором Виктора Агеева.
— Есть тренеры, — вспоминал Агеев, — (чаще всего это бывшие чемпионы), которые учат своих подопечных только тому, что у них самих хорошо получалось: в защите делай вот так, а бей этак. А Владимир Фролович мне ничего не навязывал. Если я что-то ему говорил, он очень внимательно меня выслушивал, а затем мы это обсуждали, приходили к общему мнению и творчески отрабатывали….
Владимир Коньков, который когда-то угадал в Агееве боксерский талант, по-отцовски оберегал Виктора от всего, что могло нанести ему какой-либо ущерб, прекрасно зная, что самый большой вред его одареннейшему воспитаннику может нанести сам Виктор Агеев.
В одной из своих статей, посвященных Агееву, его друг и сверстник Александр Нилин привел слова Бориса Лагутина, который сказал, что в искусстве бокса великий Виктор Агеев дальше всех ушел вперед.
В этих словах двукратного олимпийского чемпиона нет преувеличения: Лагутин не бросает слов на ветер… Однако маршрут, по которому двигался Агеев, так и не вывел его на олимпийский ринг.
Он, конечно же, мог стать олимпийским чемпионом. Но не стал: после очередной драки его отстранили от сборной, которая в 1968 году должна была выступить в Мехико. И перейти в профессионалы ему не было суждено. Тем не менее, Виктор Агеев навсегда останется в истории советского бокса как единственный в своем роде ярчайший мастер, который, видимо, свыше был удостоен высочайших наград — сверхъестественной интуиции и непостижимого дара импровизации.
0Автор публикации
не в сети 2 дня
osporte.online
0
Комментарии: 0Публикации: 3527Регистрация: 25-02-2019